Правозащитный проект Women in prison опубликовал статью о Роберте, который в Армении был осужден из-за «мужеложство». Сейчас Роберт счастлив в браке со своим другом, но он рассказывает, как в 90 – ых полиция и общество шантажировали гомосексуалов, используя их сексуальную ориентацию против них и какие обычаи сушествовали в тюрьме в этот период.
Статья 116, переданная независимой Армении в наследие от СССР, была отменена в 2003 году, на десять лет позже чем в России. Начиная с 1991 года в Армении по этой статье осуждено 68 человек.
Представляем сокращенную версию статьи Women in prison․
Случались и попытки шантажа. Например, останавливается машина, человек приоткрывает дверь, смотрит, и головой кивает: садись. А потом, отъехав, говорит: «Ну что, ***, в милицию поедем?» Такое у меня было дважды, но обошлось. Знаю, что у кого-то деньги так отжимали, или ценные вещи. Могли избить. Когда человек вынужден скрываться из-за преследований государства, это даёт простор для преступлений. Ведь в милицию он не пойдёт, опасаясь репрессий и огласки.
Когда в России уголовное преследование уже отменили, наша 116-я статья Уголовного кодекса за «мужеложство» действовала ещё долго. В девяностые гей-клуба в городе не было, и мы собирались периодически с приятелями на квартирах. Накрывали стол, общались. Это были встречи, где можно было быть собой, не скрывать и не прятаться. Многие приходили парами, кто-то знакомился на таких встречах. Могли посмотреть какую-то западную мужскую эротику на видеомагнитофоне, но главным было общение.
Насколько я знаю, милиция нередко шантажом вымогала деньги у мужчин, которые практиковали однополые связи. Не было цели довести дела до суда, была задача нажиться на тех, кого государство поставило «вне закона». У меня тогда таких денег не оказалось, да и принципиально не хотел взятку давать.
На суде моему партнёру Антону дали всего полгода. Он был всегда исключительно в пассивной роли и признал, что «иначе не может, это его болезнь, всегда был такой». Попросил отпустить его. А мне судья сказал, что накажет по всей строгости: «Зачем ты это делаешь, ты же мужчина, мы знаем, что можешь и с женщиной, а вместо этого используешь таких нездоровых, морально слабых ребят?»
Всего у нас можно было получить по этой статье до шести лет, при отягчающих обстоятельствах. Но меня первый раз судили, потом Антон написал, что мы знакомы первый день, и у нас всего один раз было. Я тоже так сказал, что в гости пригласили, и познакомились там. Не отрицал, что была близость. Изначально мне дали три года, потом вышестоящий суд снизил до двух.
Когда всё это произошло, он поехал к моей маме и сказал, что я срочно уехал на выгодные заработки в Москву, чтобы она не узнала. И каждый месяц он маме деньги отправлял, будто это я ей пересылал из России. Я регулярно с ней по телефону разговаривал, чтобы она не заподозрила неладного. Хотя, когда я из тюрьмы вышел, она удивилась: «Сын, почему ты так похудел? В Москве перебои с продуктами?»
Когда меня потом спрашивали, есть ли у меня судимость, я отвечал, что нет. Я так и сейчас считаю. Что я плохого кому сделал? Ради любви я отсидел два года. Понимаешь? И в чём моё преступление? Если так, то всех, кто любит, надо судить что ли? И сажать?
У нас эту статью отменили лет пятнадцать назад. Людей всё равно не изменить, они такие. И ничего плохого здесь нет: быть собой, любить, а не притворяться.
Они информацию обо мне и моей статье уже знали. Я в комнату вошёл, а там висит разная женская одежда. Это для меня повесили. А потом те, кто со мной был, сказали: снимите это, он – мужик… Если бы я был пассив, то точно бы они меня в это нарядили, и «праздник» устроили. У них было что-то типа театрализованного действия, «найди себе жениха». Выбирай себе из них, чьей станешь «женой», кто тебя будет пользовать.
Меня не раз «звали» разные «мужики», но мой всегда отвечал: «Он не пойдёт». Не раз его потом за это вызывали и били. Но и уважали, что он своего парня «держит», ни к кому его не пускает, что ради меня получает в морду.
Помимо отдельного барака обиженных, в каждом обычном бараке жило еще по двое. Обиженные, куда попадают геи, выполняют всю самую грязную работу. Подметают, стирают, полы моют, унитазы чистят. Через неделю «вахта обиженных» менялась, отработавшие возвращались в свой барак. И так по кругу.
А меня мой «друг» в другие бараки не пускал, так как не хотел, чтобы меня «трогали» другие заключённые. Потом жалобы начались: почему такой-то не работает. Я же не месяц-два, а два года сидел. Поэтому он нашёл мне работу в помещении для свиданий, куда жёны приезжали к мужьям. Я днём ходил туда, убирал мусор, мыл коридор, кухню и так далее, потом возвращался обратно.
Обычно в душе у нас это происходило, чаще ночью. Если это был кто-то высокий в тюремной иерархии, то ты не должен был говорить, что был с ним.
Это такое ритуальное действие, понижающее статус. У нас так было, не знаю, как на других зонах. И смотришь, через какое-то время он уже идёт в барак обиженных, так как вся зона знает. И не имеет значения, что реально никакого полового акта не было, и что он не гей. Многие потом начинают предоставлять сексуальные услуги, это там как должное.
Вообще, если тебя «зовут», а ты не приходишь, у нас это могло быть чревато. Со мной сидели два молодых парня-гея, оба за воровство. Они жили вместе. Несколько раз получили в морду за отказ, и только потом уже все поняли, что они «не гуляют», и их и звать перестали: «пусть живут своей жизнью».
Я вышел, а через полгода выпустили и того, с кем я на зоне жил. У нас до самой его смерти сохранялись добрые отношения. Мы периодически общались, потом я познакомил его с моим любимым. О том, что я сидел, у меня до сих пор сестра не знает, мама не знает. А брат, думаю, знает, хотя мне не говорит. Когда я ходил несколько лет назад в военкомат, на личном деле пометка о статье осталась. Я расстроился…

Даже когда не вместе, каждый день созваниваемся, переписываемся по много раз. Алик — член моей семьи, когда какие-то семейные торжества — мы вместе. Мама, сестра, братья его хорошо знают. Один раз пришёл в гости без него, мама спрашивает: «А почему ты без Алика, что с ним?»Я без него никак, он у меня уже внутри. Он у меня уже в крови. И он меня любит так же крепко. Мы знаем, что мы друг у друга останемся.
Как-то меня спросили: что такое любовь? Я ответил, что когда у тебя дома еды нет, только на одного, ты сам останешься голодным, но любимого накормишь. И одежду ему куплю, даже если сам буду ходить в последней рубашке.
Я даже не думаю, как я без него смог бы жить. Меня брат спрашивал: «Сколько будешь с ним жить, тебе уже пятьдесят лет?». Я ему ответил: «Всю жизнь. Не хочу жениться. У меня дети есть: дочка есть, сын есть, что ещё?». Мама всё понимает, лишних вопросов не задаёт.